СОП. Моя история
От столкновения с системой не застрахован никто. Публикуем откровенную историю беларуски о СОП
и проверке семьи на «благонадежность».
Вы слышали, что такое СОП? Социально опасное положение ребенка. Но мы ведь думаем, что это где-то далеко и не про нас. Даже если ваши дети ведут себя хорошо, приносят нормальные отметки и их хвалят, вы не защищены от столкновения с этой системой. Сегодня я расскажу свою историю.
Мы — многодетная семья. Очень не люблю так говорить, потому что сразу возникает некое «клише», что дети недосмотрены, недоодеты, и многое им недодано. Это абсолютно не так. Четверо детей — наш сознательный выбор! И если бы не знали, как предохраняться, между ними было бы меньше разницы в возрасте. На момент событий, про которые я буду рассказывать, старшая дочь была в 6 классе, а младший только-только родился.
ПРИЧИНА РАССЛЕДОВАНИЯ СОП
Старшая дочка стоит на учете у эндокринолога и принимает недорогой лекарственный препарат для щитовидной железы. Аутоиммунное заболевание. Ну не повезло. Разглядели, выявили, подобрали препарат, принимаем. Регулярно ездим на обследование в больницу, сдаем вовремя анализы. Я также жду очередные роды. Понятно, что мое внимание чуть-чуть оттянуто предстоящим появлением еще одного ребенка. Весной от обследования к обследованию анализы подростка становились немного хуже, и еще немного хуже. Хотя каждый день к завтраку я кладу 12-летней дочери таблетку. Имея других маленьких детей, старший ребенок автоматически становится взрослым. Ты уже на него рассчитываешь, в чем-то полагаешься, очень доверяешь, потому что он — твоя дополнительная опора, особенно с младшими детьми. Мы все проговаривали и старались обсуждать. Когда в мае мы поехали на очередное обследование к эндокринологу и наши анализы были очень плохими, дочку тут же забрали в больницу, чтобы понять, почему лекарство, подобранное полгода назад, не дает результатов. Конечно, это стало полной неожиданностью. Особенно, когда проводя дома уборку, я нашла «схрон», куда она складывала таблетки…
Уже прошло два года, но я так до сих пор и не получила от нее убедительного разъяснения, почему она это сделала. А вернее — не сделала. Не принимала лекарство. Какой-то подростковый протест от того, что появился новый ребенок и мое внимание перешло к нему? Боязнь поправиться от гормональных препаратов? Так мы это вообще не обсуждали. Никакие побочные эффекты вслух нами не обговаривались.
Я, обрадованная, что НАШЛА причину, почему лекарство не действовало (потому что оно не принималось), с чистым сердцем и повинной пришла к доктору и все рассказала. Потому как сильное ухудшение анализов при прописанной врачом дозе — вот где страшная угроза. А здесь — вот она причина! Ура!
Да, меня поругали, но сказали, что уже неделя прошла и стабильный прием препарата под наблюдением врача дает хорошие результаты.
Началось лето. Жара. Больница, где лежала дочка, находится на другом конце города. Я беру других детей подмышку и тащусь к старшей, чтобы побыть вместе, вывести ее на улицу. Пристраиваю новорожденного бабушкам-дедушкам, чтобы, по возможности, каждый день побывать у больной. Постоянно справляюсь у лечащего врача, как идут дела.
В один из дней, даже не наша лечащая врач, а другая, находящаяся рядом, стала меня строго расспрашивать, как так получилось. Она задавала какие-то риторические вопросы, на которые у меня даже сейчас, спустя годы, нет ответов. Был жаркий день, я устала от поездки и спешила домой, чтобы перехватить оставленного самого младшего ребенка. Я не выдержала и сказала: «Вот такая я плохая мама!»
КАК ПРОХОДИЛА ПРОВЕРКА
Дочку выписали из больницы, и через дня три незнакомый голос с неизвестного номера сообщает мне, что звонит социальный педагог: к ним пришла жалоба из больницы, где просят разобраться, а можно ли вообще нашей семье доверять детей.
Шок? Ужас? Страх? Недопонимание? Я даже не скажу, что я точно тогда испытала. Я тогда не понимала, что за разбирательство у меня впереди.
И начались к нам звонки и хождения: социальный педагог из школы, люди из детского сада, куда ходили младшие дети, еще какой-то соцработник из удаленной структуры, я даже не успевала запоминать, кто откуда. Приходили из детской поликлиники, из детсада заведующая звонила. Меня хорошо знают, я уже не первого ребенка туда вожу и они были в ужасе от этой анонимки. Именно анонимки, потому как ни фамилии, ни телефона исполнителя в конце письма не стояло. Оно было подписано главным врачом детской больницы, с которым мы даже не встречались.
Нужно отдать должное всем, кто был послан ко мне домой: медсестра дала рекомендации, что дома привести в порядок и куда могут заглянуть, соцпедагог не открывала все шкафчики и не заглядывала во все углы, а прошлась, посмотрела и села на кухне спокойно строчить свой отчет. В детсаду написали «письма счастья», как выразилась заведующая, всем учреждениям, где требовали на нас характеристику, только в положительном ключе. Запросили характеристику даже у мужа с работы.
Отмечу, что квартиру пристально не осматривали, но обратили внимание, что в квартире нет посторонних запахов. Приходящих интересовали стандартные вещи: чтобы у каждого из детей было свое спальное место, были развивающие игрушки. Я показала все это, а также рабочие места детей — столы и парты.
Через две недели состоялось собрание в школе. На котором были: я с мужем, классная дочки, представители поликлиники, детского сада и комиссия от школы с психологом. Человек двенадцать, наверное. Было жуткое чувство, что иду на казнь.
Попросили рассказать все с самого начала. Выслушали всех, кто был дома у меня и представителей детсада. Порассуждали, почему дочка бросила пить лекарства. Высказали свое мнение, криминала не нашли. Проголосовали единогласно против постановки на учет. Но выходила я кабинета все равно на ватных ногах, крепко держась за мужа.
Вспоминается мне тот неприятный разговор с врачом, которая знала, что я — мама данной пациентки, а кто была она — так мне и не известно. И вот эти ее вопросы, как двоечнику у доски: почему, как вы не уследили, как так можно? Если это и был конструктивный диалог с ее точки зрения, после которого стоило написать на нас жалобу в СОП, то я не понимаю, что она ждала услышать от меня ответом на ее обвиняющие вопросы.
И я не уверена, что в следующий раз, найдя причину ухудшения состояния моего ребенка, я пойду откровенно делиться этим с его лечащим врачом.
Комментарий психологини:
Сожалею о том, что женщина, которая поделилась своей историей, пережила достаточно сильный стресс. Для большинства родителей описанная ситуация является травматичной. Прежде всего, мы чувствуем стыд и вину, когда указывают на то, что мы являемся «плохими родителями». Нас подозревают в том, кем мы не являемся. Я думаю, что было бы не так болезненно, если бы специалисты этих ведомств спокойно разъяснили, что процедура проводится в интересах детей. Если бы не набрасывались с обвинениями, не расследовали, а исследовали ситуацию, задавая вопросы корректно, в вежливой и тактичной форме. Тогда бы родители чувствовали себя не подозреваемыми, а свидетелями того, что происходит в их собственной семье. А целью была забота, а не наказание. Ведь очевидно, что были нарушены базовые этические принципы: конфиденциальности и уважения.
Хочется сказать, что нельзя в этой ситуации оставаться наедине со своими трудностями. Нужно обращаться к юристам и психологам, которые поддержат на пути преодоления сложностей, помогут взглянуть на происходящее реалистично и продумать варианты решения проблемной ситуации. Не игнорируйте свое эмоциональное состояние. Обида может свидетельствовать о том, что ваши ожидания не оправдались. Злость указывает, что грубо нарушены ваши границы. Невыносимой для психики являются чувства вины и стыда. В этот момент как будто обнуляется то, что вы делаете для детей, а высветляется один недочет и его возводят до невероятных размеров, и устраивают судилище. Именно так мы катастрофизируем происходящее. Поговорите об этом с психологом. После заботы, которая оказана так небрежно, вы нуждаетесь в помощи и поддержке.
Комментарий юристки:
Организации здравоохранения относятся к органам, ответственным за выявление детей, находящихся в социально опасном положении (абз. 5 п. 4 Постановления Совета Министров Республики Беларусь № 22 от 15 января 2019 г. «О признании детей находящимися в социально опасном положении»). Поэтому уведомление органов опеки о таких и подобных ситуациях является обязанностью врачей. За этим стоит цель по осуществлению прав детей и обеспечению их наилучших интересов. Тем не менее, отмечу, что коммуникация со стороны врача в любых случаях должна быть корректной и осуществляться в соответствии с правилами врачебной этики и деонтологии, что, к сожалению, не произошло в случае с нашей клиенткой.
В данной истории очевидно, что семья благополучная и не отвечает критериям социально опасного положения. Вопрос, вызывающий обеспокоенность, — это тенденция злоупотреблять отделами образования обращениями в координационный совет (т.е. для принятия решения о признании ребенка (детей) находящимся в социально опасном положении), когда можно было бы ограничиться принятием решения на стадии Совета профилактики, особенно в таких очевидно благополучных случаях.
Появились вопросы о социально опасном положение ребенка? Обращайтесь в «СПРАВКУ». Мы предлагаем бесплатную правовую помощь и психологические консультации для женщин в Телеграм.